Лидия Яновская

«Как беззаконная комета...»

*(окончание )

...Сочинения Булгакова начали потихоньку выходить из ее рук с начала 60-х годов. Критика осторожно опробовала незнакомое имя.

По правде говоря, в первой половине 60-х явственно прорезывается только один голос - Владимира Лакшина. По поводу его отклика на «Жизнь господина де Мольера», Е.С. писала мне 26 июня 1963 года: Он, «ничего не говоря, написал рецензию о Мольере, которая хороша всячески, а главное прямотой и смелостью постановки вопроса. Вы увидите в этих моих словах некую шпильку. Чтобы показать, что я и не скрываю ее, пишу об этом. С открытым забралом, следовательно, с открытым сердцем». (Отмечу, что «шпилька» была напрасной: тогда и на многие годы вперед я была непубликуемым автором.)

Официальное, профессорское литературоведение, обученное давать указания с «государственных» позиций «социалистического реализма», спешило одернуть первых критиков. Поначалу, впрочем, без особой страсти. И В.Борщуков, авторитетнейший (по должности) ученый из Института мировой литературы, откликаясь на рецензию Анны Берзер по поводу первого однотомника Михаила Булгакова (однотомник вышел в 1966 году, рецензия Анны Берзер год спустя), с замечательной иронией писал: «"Белую гвардию" А.Берзер называет в рецензии "нашей нынешней, жгуче современной прозой"». Совершенно уверенный, что одним только цитированием убивает Анну Берзер наповал.

Тиражи книг в тогдашней России были привычно огромны. 150 тысяч экземпляров «Жизни господина де Мольера» разошлись, не произведя особого впечатления на, так сказать, читательские массы. Но 50 тысяч экземпляров однотомника с «Белой гвардией» продавались уже из-под прилавка. Граждане захлебывались, читая «Записки юного врача» и «Театральный роман». О том, насколько громадно будущее Булгакова, догадывались немногие - те, кто прочел роман «Мастер и Маргарита» из рук Елены Сергеевны. Список этих людей был невелик: их можно было бы перечесть поименно.

А потом произошел взрыв. Или, пожалуй, это было более похоже на одну из фантастических Воландовых гроз, пронесшуюся над страной: вышел в свет роман «Мастер и Маргарита»... В журнальной публикации, жестоко изрезанный купюрами, он тем не менее мгновенно - целый роман! - начал переписываться по всей стране на бедной тогдашней технике - пишущих машинках и даже вручную - пером в тетрадках...

По настойчивому совету Константина Симонова Елена Сергеевна подписала всё - все эти купюры. Сама осторожно и внимательно сделала связки на месте обрывов. Но более мириться не желала.

Помните: «Моя возлюбленная очень изменилась... похудела и побледнела...» («Мастер и Маргарита»). Теперь изменения произошли в другую сторону: Елена Сергеевна стала собранней и решительней. Может быть, чувствуя, что ей осталось не так уж много. Все наступательней становилась ее дипломатия. И, наконец, она сделала то, что никому, кроме нее, пожалуй, не удалось бы. В самый короткий срок после выхода в свет журнальной публикации она добилась разрешения опубликовать роман за границей - полностью.

Приведу несколько документов, насколько помнится, не публиковавшихся.

В своих заявлениях, дипломатично подчеркивая, что сокращения, произведенные в романе редакцией журнала (как будто она не знала, что за редакцией журнала стоял Главлит), совсем невелики, всего 35 машинописных страниц, она прилагала текст этих купюр, экономно перепечатанных - ею - через один интервал... Уверяла, что купюры носили отнюдь не цензурный, отнюдь не «идеологический» характер, а были вызваны исключительно необходимостью «выгадать место для публикации другого произведения».

Ей удалось подключить к своему ходатайству Союз писателей, и в октябре 1967 года в ЦК Партии проследовало письмо за подписями одного из секретарей Союза писателей и члена «Комиссии по литературному наследию Михаила Булгакова» С.Ляндреса. (Действующим лицом здесь был, разумеется, Ляндрес, друг и помощник Симонова, ставший и ее верным другом.)

«В настоящее время, - значилось в письме, - в акционерное общество "Международная книга" обратился итальянский издатель Д.Эйнауди с просьбой заключить с ним соглашение на право печатания полного текста романа "Мастер и Маргарита". "Международная книга" заинтересована в реализации этого предложения. Со своей стороны мы считаем возможным поддержать намерения "Международной книги", так как при этом случае мы сможем избежать попыток фальсификации наследия Михаила Булгакова. Такой случай уже имел место в свое время в связи с изданием за рубежом романа Михаила Булгакова «Белая гвардия», куда произвольно была вписана не существовавшая третья часть романа. (Последний и любимый аргумент Елены Сергеевны безусловно принадлежит ей. - Л.Я.)

По сложившейся практике, Главлит разрешает пересылку рукописей за границу в том виде, в котором произведение напечатано в СССР. Мы обращаемся к Вам с просьбой дать указание Главлиту завизировать те страницы романа, которые не вышли при печатании его в журнале "Москва"».

Трудно сказать, какие пути и связи еще включила Елена Сергеевна (ей очень помогал К.М.Симонов), но уже в ноябре 1967 года из правления Союза писателей в А/О «Международная книга» поступило письмо:

«Направляется 35 страниц машинописного текста с купюрами, сделанными редакцией журнала "Москва" при публикации романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита". Указанные страницы разрешены к вывозу Главлитом за № 98 от 15 ноября 1967 г. Оригиналы купюр с разрешительным штампом Главного управления по охране тайн и печати при Совете Министров СССР (именно так длинно называлась цензура. - Л.Я.) хранятся в Спецчасти секретариата правления Союза писателей СССР».

А 20 ноября того же года Е.С.Булгакова получила в «Международной книге» расписку: «Получены от Е.С.Булгаковой купюры из произведения М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» в количестве 35 страниц машинописного текста через 1 интервал».

Заручившись разрешением Главлита, она уже не опасалась распространять машинописные вставки-купюры... Переизданный за границей полностью роман теперь просачивался в Россию через таможни, прилипая к рукам таможенников, которые тоже хотели его читать... И сразу же - нарастающее эхо переводов едва ли не на все языки мира....

Она еще хлебнула сладости славы - в оставшиеся ей после выхода романа три года жизни. Съездила в Париж, Прагу, Будапешт... Была счастлива заголовку в венгерской газете: «Маргарита в Будапеште»...

Но и горечи славы она хлебнула вполне. Записи в ее дневнике: «У меня неприятный осадок в душе, что все набросились на Булгакова... лакомый кусок!» (1967, сентябрь). «Ночью я себя чувствовала ужасно, у меня поднималась кровь от яростной мысли, что Миша двенадцать лет работал, вынашивая эту потрясающую вещь, а теперь все, кому не лень, лезут своими лапами, хотят захватить все эти барыши, которые им мерещатся» (1969, ноябрь).

В ее доме всегда бывали люди. И часто это были молодые люди, с которыми она чувствовала себя особенно хорошо. Я знала не всех, но многих помню. Бывали друзья ее старшего сына Жени, умершего в цветущем возрасте, в 1957 году. И младший сын, рослый, похожий на своего отца, генерала Шиловского. И обожаемый внук. И юный студент какого-то театрального вуза, вдохновленный мыслью о постановке, кажется «Багрового острова», который так никогда и не поставит. И юные диссертанты, начинавшие, но так и не закончившие свои диссертации о Булгакове. Бывал нежно любимый ею Лакшин. Бывал преклонявшийся перед нею Константин Симонов.

Но самым интересным лицом была, пожалуй, Эся Львовна Леонидова. В этой полной и грузной еврейке с убранными в узел и тем не менее всегда растрепанными седыми волосами был какой-то влекущий контраст с подобранной и аристократически аккуратной Еленой Сергеевной. Было в Эсе, начиная от ее имени, что-то домашее, надежное. Для меня - какой-то сигнал из сладостного, забытого детства... А для Елены Сергеевны?

Мне рассказывали, что они познакомились в Ташкенте при каких-то очень драматических обстоятельствах. Рассказывали, впрочем, по -разному. По одной из этих версий, Елена Сергеевна там, в Ташкенте, шла через двор и вдруг покачнулась и стала терять сознание, от недоедания будто бы, а оказавшаяся тут же Эся подхватила ее и увела к себе, накормила и приласкала... Впрочем, может быть, это легенда...

«Если меня не будет, - однажды строго сказала Елена Сергеевна (и я, оробев, поняла: если совсем не будет, не станет), - по всем вопросам обращайтесь к Эсе Львовне; она мой самый близкий друг». И продиктовала телефон.

(Как-то, когда я приехала в Москву, телефон Елены Сергеевны не отвечал. Испуганная, я впервые позвонила Эсе Львовне. Молодой женский голос сказал раздраженно: «Что вы все звоните? Давно умерла ваша Эся Львовна». Давно? Она была жива в мой предыдущий приезд. Когда же ее не стало? В 1967-м? Или раньше? На Новодевичьем, недалеко от могилы Михаила Булгакова, ее надгробие: «Эся Львовна Леонидова... Литератор Олег Леонидович Леонидов». А дат жизни и смерти нет.

А с Е.С. в тот день все было в порядке - просто она куда-то ездила.)

И вот теперь все переменилось. Теперь в доме тусовались совсем другие люди, и часто полосами висел сигаретный дым. Не было уже Эси Львовны. Перестали прибегать простодушные студенты-театроведы. И те, кто ее просто любил, кто тянулся к ней, приходили все реже, смущенные слишком авторитетной публикой.

Догадывалась ли она, что это совсем не те, кого она ждала? Судя по приведенным выше записям, иногда догадывалась. Уговаривала себя, что все прекрасно. По-прежнему была гостеприимна. Никого не отпускала, не покормив. Впоследствии те, кто приходил к ней в эти дни, будут писать свои ученые труды и даже мемуары, но ни в том, ни в другом случае для нее не найдут теплого слова.

Ах, голубушка Елена Сергеевна, что же вы забыли слова своего мастера: «Слава выглядит совсем не так, как некоторые ее представляют»!

Она умерла летом 1970 года - тому назад тридцать лет.

А «беззаконная комета» продолжала чертить свой единственный, ей одной принадлежащий путь.

Роман «Мастер и Маргарита» полностью в России вышел через несколько лет после смерти Е.С. По-видимому, издательство сочло неудобным печатать роман в том самом виде, в каком он вышел за рубежом. Опытный редактор перелопатил рукопись, вставил кое-что из черновых набросков, кое-где выбросил авторскую правку; короче, упражнялся, как мог. (Пройдет много лет, прежде чем это самое издательство «Художественная литература» пригласит меня восстановить подлинный, булгаковский текст романа - для известного издания 1990 года.)

И снова изуродованный - теперь уже не купюрами, а стилистической правкой - роман прорывался к читателям. В советской России тиражи определялись «сверху» - в целях воспитания трудящихся масс. Но роман «Мастер и Маргарита» странным образом взламывал принятые и утвержденные планы. Издательства «пробивали», издательства вымаливали право выпустить еще сто тысяч... Еще сто... тысяч, разумеется... Но и при этих безумных, быстро приблизившихся к первому миллиону тиражах книгу не покупали - книгу добывали: из-под прилавка, с доплатой, через знакомых продавщиц...

Кто-то расставлял руки: не пущу! это не социалистический реализм! Официальные профессора втолковывали студентам: «В отличие от многих своих коллег... Булгаков остался равнодушен к размаху социалистического строительства»! («История русской советской литературы», вузовский учебник, Москва, 1983.)

Кто-то кричал, что это вообще еврейское чтение! В 1983 году, в Донецке, большим тиражом вышла книга некоего В.Зуева «Амплитуда». Знающие люди, впрочем, утверждали, что Зуев вовсе не Зуев, а некое авторитетное гебешное лицо, скрывшееся под псевдонимом. «В начале семидесятых годов, - говорилось в книге, - в Донецк приезжал артист и читал отрывки из романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита". Первые ряды были заняты знакомыми Давида. Все они были евреи и пришли на чтение, как на спектакль еврейского театра...» И далее длинно и нудно рассказывалось об «идейной ущербности» этого романа, о том, что он распространяется в «негативной среде» и для «настороженного националистического», сиречь еврейского, уха звучит «отголосками торы», а также почему-то «масонских лож».

Но остановить популярность автора «Мастера и Маргариты» уже было невозможно.

По-настоящему тиражи пошли с началом «перестройки». Теперь их все последовательнее определял спрос. Журналы дрались за право первой публикации оставшихся сочинений Булгакова, и побеждали те, у кого был более авторитетный, более предприимчивый, вхожий в верхи редактор.

Я, усмехалась, посматривая на свой телефонный аппарат. Давно ли, сняв трубку, слушала главного редактора журнала «Октябрь», объяснявшего мне, почему нельзя печатать пьесу «Адам и Ева»... Потом, с таким же вниманием, слушала главного редактора журнала «Новый мир»: и он, позвонив мне, толковал о резонах, по которым пьесу «Адам и Ева» нельзя печатать... Главный редактор журнала «Знамя», правда, не звонил; он объяснил то же самое лично, любезно приняв меня в своем редакторском кабинете...

Теперь, в июне 1987 года, журнал «Октябрь» спешно выдавал на-горa, оттягав право первой публикации у более бедной и беззащитной «Волги», эту самую пьесу «Адам и Ева». Выдавал не в моей профессионально проработанной текстологической подготовке, а по какому-то случайному, испорченному опечатками списку, с убийственно дилетантским комментарием...

Синхронно, в том же июне 1987 года, еще успешней входило в прорыв «Знамя» - с повестью «Собачье сердце». И опять-таки, второпях публикуя повесть по непроверенному списку - с сотнями опечаток и искажений...

Менее расторопный «Новый мир» чуть запаздывал, но для своего августовского номера (за тот же 1987 год) все-таки подхватил что мог - неоконченную повесть Булгакова «Тайному другу»; и тоже по небрежному списку; здесь, правда, опечаток было меньше, поскольку текст был небольшой...

Ленинградской «Неве» и вовсе ничего не досталось. А давно ли я искушала редакцию «Невы», предлагая расхрабриться - опубликовать пьесу «Адам и Ева»? Наверно, жалеют, что написали тогда так: «Пьеса - как ни странно писать такое о пьесе Булгакова, но что делать?! - художественного значения не имеет. Печатать ее в массовом издании нельзя. Она показывает, что и самые умные люди, к сожалению, не бывают умней своего времени». И т.д., и т.д., и даже рекомендация: «Я думаю, что лучше просто заказать Л.Яновской статью "Антивоенная тема в творчестве М.Булгакова". Она может написать это очень интересно». И далее излагался конкретный план такой - никому не нужной - статьи...

Не буду называть автора этой рецензии: более опытные и, главное, более главные редакторы отказывали лично и устно, а здесь рецензию простодушно забыли в возвращаемой рукописи.

А впрочем, было это действительно давно. «Нева» отмахнулась от пьесы «Адам и Ева» ровно за год до начала бума. «Знамя» - за полгода. Почтеннейший Сергей Павлович Залыгин («Новый мир») - чуть ли не за две недели. И что тут было объяснять? Просто - не было разрешения на публикацию «Адама и Евы», «Багрового острова», «Собачьего сердца». Не было такого разрешения до - то ли апреля, то ли мая 1987 года. А в апреле-мае разрешение появилось: говорили, Раиса Максимовна, очаровательная первая леди, была увлечена сочинениями Михаила Булгакова.

Булгаков входил в моду. У него появились поклонники. Глаза поклонников, как это бывает у поклонников, горели сумасшедшим огнем. Как явлению модному критики уже прочили ему скорый крах и забвение. («Булгакова создала советская власть... - резвился большой любитель парадоксов Виктор Ерофеев, 1991. - Чтобы спасти Булгакова, нужно снова его запретить».) Но мода прошла, а Булгаков остался...

Время от времени кто-нибудь из литераторов в поисках славы (не Булгакова, конечно, а своей) сочиняет и вставляет в его биографию какую-нибудь броскую нелепость. Некоторые из этих нелепостей отваливаются тотчас; другие прилипают, остаются, поскольку имеют спрос. («Толпа... - писал Пушкин, - в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!..») Но все это уже не имеет значения: посмертная судьба писателя Михаила Булгакова определена.

Оказалось, что его читают подростки - во всем мире, на всех языках. В Израиле - тоже; те, кто не знает русского языка, с упоением читают на иврите; тому доказательство - огромный успех вышедшего год назад перевода «Мастера и Маргариты» на иврит. И юным его читателям безразлично, что пишут завистливые исследователи...

А посмертная судьба его подруги? Что выпало на ее долю - благодарная память потомков? или неблагодарность забвения? Произошло третье: ученые-булгаковеды («Бойтесь пушкинистов!» - предупреждал поэт), вдохновенно объявили ей войну. Им не нравится в ней все - они обвиняют ее во всем.

Не так давно в Израиле вышла моя книга «Записки о Михаиле Булгакове». Естественно, были рецензии, в том числе в России. Естественно, в России были рецензии положительные и отрицательные. Автор отрицательной рецензии, уверенный, что своим сарказмом убивает меня наповал (как некогда Борщуков был уверен, что сразил наповал Анну Берзер, уличив ее в том, что «Белую гвардию» она назвала «жгуче современной прозой»), сообщил, что «вдова писателя» (сиречь Е.С.) «несомненно сыграла особую, возможно, даже судьбоносную роль» в моей также не устраивающей его биографии. Поскольку, оказывается, именно Е.С. сначала «мифологизировала», а потом и «мистифицировала» научный «дискурс» (ужасно учено пишут булгаковеды) о Булгакове.

Поток сплетен, вылитых на голову подруги мастера в ученых статьях (и даже книгах!) булгаковедов огромен. Полемизировать с ними невозможно - это значило бы повторять и распространять их. Но две, так сказать, самые свежие придется упомянуть. Обе принадлежат даме-профессору - одной из тех, кого так неосторожно, так легкомысленно привечала в своем доме в самый последний год своей жизни Е.С.Булгакова...

Во-первых, приводится предположение (о, всего лишь предположение; дама-профессор, конечно, не настаивает, и документов никаких-таких нет, ходя гебешные архивы давно открыты, особенно для дамы-профессора; но почему бы тем не менее не высказать публично предположение), что Е.С... служила в НКВД, по заданию «оттуда» вышла замуж за Булгакова и потом всю жизнь была при нем сексотом. Ну, полюбила его, конечно, но уже потом... Ибо, посудите сами, вообразимо ли, чтобы женщина могла оставить генерала и уйти к бедному писателю?!

Пусть этот опубликованный в научном журнале бред опровергает, кто хочет; я не буду

И второе. «Слова и интонации Е.С. в наших беседах 1969-1970 гг., - пишет дама-профессор в той же своей научной статье, - не раз оказывались на грани выражения неприязни к евреям». И так же, как и в первом случае, присутствует осторожная оговорка (чтобы сплетня прилипла, а к суду бы за клевету не привлекли): что собственно «грань» (какая «грань»?) не переступалась.

Здесь, не выдержав давно принятого решения не вступать в полемику с булгаковедами, я все-таки хотела бы спросить: к каким таким евреям «на грани неприязни» относилась Е.С.? Ко мне? К Эсе Львовне? Не поверю. Может быть, по отношению к Фаине Раневской, с которой близко дружила? Или по отношению к своему деду Мордке-Лейбе из Бердичева? (Вторым ее дедом был строптивый священник Псковской губернии.)

Обе сплетни имели большой успех. Такие сплетни всегда имеют успех. Были повторены в израильской периодике и даже на иврите...

А меня снова и снова ошеломляют необъяснимые вспышки ненависти к давно умершей подруге мастера. Чаще со стороны литераторов-мужчин. Реже - как приведенные выше - со стороны женщин.

За что?

За то, что любила?

За то, что не ошиблась в своей любви?

Или просто, как говорил Булгаков, «слава выглядит совсем не так, как некоторые ее представляют»...

Очерк с различными изменениями и сокращениями опубликован в еженед. «Окна» (прилож. к газ. «Вести», Тель-Авив, март-апрель 2000 г.), «Новом журнале» (Нью-Йорк, 2001, № 223) и «Радуге» (Киев, 2001, № 5-6).

Здесь представлен авторский текст.