Лидия Яновская

Шесть редакций романа

Редакция третья, гипотетическая

Обширный архив Михаила Булгакова в отделе рукописей «Ленинки» составлял – надеюсь, составляет и теперь, в РГБ – отдельный фонд. Фонд имеет номер – 562 и сосредоточен в шестидесяти восьми «картонах». Это действительно картоны –склеенные из плотного картона короба с откидывающимися крышками. В каждом из таких картонов – «единицы хранения»: тетради, машинные списки, папки с фотографиями, документами, письмами...

Тетради «Мастера и Маргариты» – общим числом двадцать три – помещены в картоны 6, 7, 8, 9 и 10. Двадцать тетрадей – в картонах 6 и 7, и три тетради дополнений и материалов, относящиеся к 1938–1939 годам, в картонах 8, 9 и 10, почему-то вместе с тремя экзамплярами машинописи – по одной тетради и одному экземпляру машинописи в каждом картоне.

Нельзя сказать, чтобы такое размещение было очень логично, но приходится принимать как есть.

Единицы 6.5, 6.6, 6.7, 6.8 и 7.1 –рассмотренная нами выше вторая редакция романа.

Единицы 7.2, 7.3 и 7.4 – осколки не замеченной архивариусом третьей редакции. Радость открытия этой редакции принадлежит мне.

Поясню.

Как уже отмечено выше, за основу деления на редакции в отделе рукописей приняли первую главу. Если тетрадь начиналась с первой главы, ее считали началом редакции. Но тетрадь 7.2 начинается не с первой главы, а с восьмой. Поэтому она зафиксирована в архивной описи как «добавления» и «варианты» отдельных глав предыдущей редакции.

При этом архивариуса не насторожило, что якобы «отдельные» эти главы загадочным образом идут плотно подряд: глава 8 – «Ошибка профессора Стравинского» (в законченном романе глава сохранит свой порядковый номер и будет называться «Поединок между профессором и поэтом»); глава 9 – «Вести из Владикавказа» (она долго будет называться так; город Ялта и заглавие «Вести из Ялты» появятся в самом последнем слое правки); глава 10 – «Гроза и радуга» (в дальнейшем «Раздвоение Ивана»); глава 11 – «Белая магия и ее разоблачение» (Булгаков недовольно подчеркнул « белая »; в дальнейшем глава будет называться «Черная магия и ее разоблачение»); глава 12 – «Полночное явление» (сдвиг к любимому номеру 13 этой исповедальной главы произойдет позже); глава 13 – «На Лысой Горе»; и т.д.

В правом верхнем углу первой страницы этой тетради запись: «Дописать раньше чем умереть!»; слева дата: «30.X.34».

Другая дата – дата написания 9-й главы – устанавливается косвенно: 8 ноября того же года Е.С. записывает в дневнике: «Вечером сидели среди нашего безобразия (в квартире ремонт. – Л.Я. ). М.А. диктовал мне роман – сцену в кабаре. ( ” Кабаре ” в этой редакции – синоним ныне известного читателям театра Варьете. – Л.Я. ) Сергей тут же спал на нашей тахте». Значительная часть главы действительно записана ее рукою. Впрочем, в этой тетради его и ее рука сменяют друг друга часто...

Ближе к концу тетради, вероятно, после перерыва в работе, возникают еще две даты, проставленные автором: «21. VI .35 г., в грозу» и «22. VI .35» – обе в тексте главы 16-й «Что снилось Босому» (в дальнейшем известной под названием «Сон Никанора Ивановича»).

Следующая тетрадь 7.3 также значится тетрадью «добавле- ний» и «вариантов». Во времени она существенно удалена от тетради 7.2 – в ней есть авторская дата: 6 июля 1936 года (таким образом, пробел между тетрадями составляет примерно год) и помета: «Загорянка» (летом 1936 года Булгаков какое-то время жил на даче под Москвой, в Загорянке).

В этой тетради заново и, вероятно, впервые до конца написана заключительная глава – «Последний полет». А кроме того, имеются текст под названием «Окончание сна Босого» (непо-средственно продолжающий главу из тетради 7.2), новые выписки и реалии для главы о Иешуа и Пилате и – новый план первой части романа...

Третья из этих тетрадей – 7.4 – в описи фонда значится как начало следующей, новой и незаконченной редакции.

Тетрадь действительно начата автором как новая редакция – с титульного листа: «Михаил Булгаков. Роман». (Как видите, заглавия все еще нет.) Затем следуют три написанные подряд главы: глава 1 – «Никогда не разговаривайте с неизвестными»; глава 2 – «Золотое копье» (та самая, которую В.И.Лосев, несколько «почистив», вставил во вторую редакцию); и глава 3 – «Седьмое доказательство». Глава 4 – «Погоня» – только озаглавлена, для нее оставлен ряд чистых листов. Далее начата глава 5 – «Дело было в Грибоедове», оборвана на полуслове. Снова чистые листы. Затем глава 6 – «Степина история»; глава 7 – «Волшебные деньги»; обе представлены только заголовками, и после каждой – ряд чистых листов...

Ни одной даты в этой тетради нет. Она датирована уже в отделе рукописей: 1936–1937 ? Вопросительный знак принадлежит архивариусу. Дата под вопросом.

Но в хронике булгаковской биографии 1936–1937 годов эту тетрадь просто некуда поместить. Лето 1936 года – Загорянка, тетрадь 7.3. Осень 1936-го – «Театральный роман». В мае 1937-го Елена Сергеевна отмечает в дневнике, что Булгаков начал читать роман друзьям (супругам Вильямсам и композитору Шебалину). Но уже известно: он читает рукопись «Князь тьмы», по-видимому, писавшуюся именно в это время (тетради 7.5 и 7.6, о них далее). «М.А. читал первые главы (не полностью) своего романа о Христе и дьяволе (у него еще нет названия, но я его так называю для себя)», – пишет Е.С. (цит. по первой редакции дневника). Название «Князь тьмы» было условным; Булгаков знал, что требуется другое; а замечание «не полностью» связано с тем, что в рукописи «Князя тьмы» пропущена одна из первых глав, и именно вторая: «Золотое копье»...

Так вот, единственное место во времени, небольшой просвет во времени, в который тем не менее плотно входит эта загадочная тетрадь, – октябрь 1934 года.

Ближайшие даты в рукописях романа, обрамляющие этот временной просвет: 21 сентября 1934 года – последняя дата во второй редакции романа, помечающая работу над главой «Ночь»; и 30 октября того же года – первая дата в третьей редакции, открывающая тетрадь 7.2.

Между ними – месяц с небольшим. В это время закончена глава «Ночь». Начата и сразу же оставлена последняя глава второй редакции. Ее теснят заметки и вопросы: «Вид дворца? Привели рано утром? Белая мантия Пилата... Туника, плащ... Диадема. Агатовый пол...» По-новому вырисовывающийся замысел романа явно обрывает и отодвигает незаконченную вторую редакцию.

Последние числа сентября или первые числа октября 1934 года – это и есть момент, когда Булгаков начинает тетрадь 7.4. Пишет с первой главы. По-настоящему заново – главу «Золотое копье», пропущенную во второй редакции. Следующие главы переписывает или только помечает – нумерует. Их семь. Не удивительно, что тетрадь 7.2 начинается сразу с главы восьмой, следующей.

Какие же это «добавления» и «варианты»? Перед нами – без пробелов в нумерации – одна за другой идут главы первой части романа. Их восемнадцать. Столько же, сколько будет в первой части законченного романа. Правда, порядок некоторых из них будет изменен. Будут изменены названия. Кроме того, глава «Что снилось Босому» не закончена, а глава 18-я представлена отрывком. Но обе «древние» главы налицо.

Тетради выстраиваются в своем естественном, первоначальном порядке: 7.4, 7.2 и 7.3.

...Мой любезный читатель, конечно, полагает, что открытие архивиста – это результат тихой и кропотливой работы. Кабинетная тишь... отрешенность... настольная лампа... лупа в руках... Как бы не так! В советской России открытия архивиста – приключенческий роман. Даже не Шерлок Холмс – Дюма! Граф Монтекристо!.. (С изменами и предательствами, отчаянием и надеждой, пробиванием стены, за которой безвыходность соседней камеры, и полетом на свободу вниз головой, в мешке, брошенном с башни в морские воды.)

Чтобы окончательно решить, что тетради следовали именно в таком порядке: 7.4 – 7.2 – 7.3, необходимо было положить рядом первые две, посмотреть их вместе, сравнить. А выдавали тетради упорно по одной: первую нужно было сдать, потом заказать вторую; через неделю, может быть, выдадут; при этом ни в коем случае нельзя было показывать, что тебе позарез нужна именно эта тетрадь – тут уж точно не дадут.

В тот год мы с мужем старались ездить в Москву вдвоем. Это не всегда удавалось, но уж если удавалось, то и в «Ленинку», и даже по начальству ходили вместе. К этому все как-то привыкли, не удивлялись. И когда мне сказали, что заведующий отделом рукописей В.Я.Дерягин, изящный джентльмен с мушкетерской бородкой, хочет меня видеть, я тут же разыскала где-то в зале периодики мужа и мы пошли вдвоем.

В комнате сидело несколько человек, меня ждали. Оказалось, у Дерягина появилась идея – устроить передачу на телевидении, что-то такое в пользу отдела рукописей, и по его планам выходило, что выступить – в какой-то там дискуссии по архивам – нужно было бы мне. Вот он и просит меня – во исполнение этой идеи и непременно в течение двух ближайших часов – набросать план. Я успела пискнуть: «Какая дискуссия! И кто меня выпустит на телевидение?!» – как почувствовала руку мужа на своем колене и немедленно исправилась: «Что за вопрос! Конечно, я согласна. Сейчас же и напишу этот план».

Когда мы вышли, я спросила: «Что за черт? Зачем мне это телевидение?» – «А не будет никакого телевидения, – сказал мой муж. – Только не отказывайся. Требуй ” под телевидение ” тетради – сегодня тебе не посмеют отказать, часа два успеешь поработать». – «Да когда же работать, если я должна составлять этот дурацкий план?» – «И план составлять не надо, я сам его сейчас напишу, давай бумагу».

И передо мной на два часа легли эти тетради. 7.4 и 7.2. Рядом. И я увидела – уже не вычислила, а просто увидела – что они написаны подряд, одна за другой. Семь глав – с пропусками, но все-таки семь глав – одна тетрадь. И вторая, начинающаяся с главы восьмой, с пометы: «Дописать раньше чем умереть!»

Итак, первые две тетради легли подряд. И тем определеннее между 7.2 и 7.3 обозначился зияющий провал. Не просто временной промежуток в год – явное отсутствие тетради. (Или двух?) Можно даже установить, что утраченная тетрадь начиналась с главы 19-й – «Маргарита» и была датирована так: 1. VII .1935 г.

След этой исчезнувшей тетради чудом сохранился на страницах уже рассмотренной нами редакции второй. Здесь, в тетради, получившей в отделе рукописей номер 6.7, под собственноручной датой 29 октября 1933 года, перечеркнув номер главы «Маргарита» (он был 14-м) и надписав: «19», Булгаков сделал такую запись: «1. VII .1935 г. См. тетрадь » – и дважды подчеркнул своим красно-синим карандашом.

Это была отсылка к заново написанной главе в тетради, датированной 1. VII .1935 г. В архиве такой тетради нет. Не буду донимать читателя всей аргументацией, скажу только, что, по моему мнению, она была уничтожена до поступления в отдел рукописей, уничтожена давно и, следовательно, автором.

Что еще было в этой исчезнувшей тетради (тетрадях)? Насколько полно была написана в третьей редакции романа его вторая, фантастическая часть, от которой уцелела только концовка 7.3? Был ли здесь поэтический полет Маргариты над ночною землей?.. Великий бал у сатаны?.. Третья евангельская глава, принадлежащая мастеру?..

Мне кажется, какой-то отсвет на эту исчезнувшую тетрадь (тетради) бросает последующая, четвертая редакция романа, в которой с блистательной щедростью и вместе с тем почти без помарок написана эта самая фантастическая вторая часть.

Послушайте, как свободно, как полно звучит здесь голос автора хотя бы в главе о великом бале у сатаны:

«Пришлось торопиться. В одевании Маргариты принимали участие Гелла, Наташа, Коровьев и Бегемот. Маргарита волновалась, голова у нее кружилась, и она неясно видела окружающее. Понимала она только, что в ванной освещенной свечами комнате, где ее готовили к балу, не то черного стекла, не то какого-то дымчатого камня ванна, вделанная в пол, выложенный самоцветами, и что в ванной стоит одуряющий запах цветов.

Гелла командовала, исполняла ее команды Наташа.

Начали с того, что Наташа, не спускающая с Маргариты влюбленных, горящих глаз, пустила из душа горячую густую красную струю. Когда эта струя ударила и окутала Маргариту как мантией, королева ощутила соленый вкус на губах и поняла, что ее моют кровью. Кровавая струя сменилась густой, прозрачной, розоватой, и голова пошла кругом у королевы от одуряющего запаха розового масла. После крови и масла тело Маргариты стало розоватым, блестящим, и еще до большего блеска ее натирали раскрасневшиеся (пропущено слово. – Л.Я. ) мохнатыми полотенцами. Особенно усердствовал кот с мохнатым полотенцем в руке. Он уселся на корточки и натирал ступни Маргариты с таким видом, как будто чистил сапоги на улице.

Пугая Маргариту, над нею вспыхнули щипцы, и в несколько секунд ее волосы легли покорно.

Наташа припала к ногам и, пока Маргарита тянула из чашечки густой как сироп кофе, надела ей на обе ноги туфли, сшитые тут же кем-то из лепестков бледной розы. Туфли эти как-то сами собою застегнулись золотыми пряжками.

Коровьев нервничал, сквозь зубы подгонял Геллу и Наташу: ” Пора... Дальше, дальше ” . Подали черные по локоть перчатки, поспорили... (Кот орал: ” Розовые! Или я не отвечаю ни за что! ” ) Черные отбросили и надели темно-фиолетовые. Еще мгновение, и на лбу у Маргариты на тонкой нити засверкали бриллиантовые капли.

Тогда Коровьев вынул из кармана фрака тяжелое, в овальной раме в алмазах (зачеркнуто: ” тяжелый овальный в алмазах портрет человека в фигурном воротнике, с цепью на груди, с хитро разделанной бородой ” . – Л.Я. ) изображение черного пуделя и собственноручно повесил его на шею Маргарите. Украшение чрезвычайно обременило Маргариту. Цепь натирала шею, пудель тянул согнуться.

– Ничего, ничего не поделаешь... надо, надо, надо... – бормотал Коровьев и во мгновенье ока и сам оказался в такой же цепи.

Задержка вышла на минутку примерно, и все из-за того же борова Николая Ивановича. Ворвался в ванную какой-то поваренок-мулат, а за ним сделал попытку прорваться и Николай Иванович. При этом прорезала цветочный запах весьма ощутимая струя спирта и луку. Николай Иванович почему-то оказался в одном белье. Но его ликвидировали быстро, разъяснив дело. Он требовал пропуска на бал (отчего и совлек с себя одежду в намерении получить фрак). Коровьев мигнул кому-то, мелькнули какие-то чернокожие лица, что-то возмущенно кричала Наташа, словом, борова убрали.

В последний раз глянула на себя в зеркало нагая Маргарита, в то время как Гелла и Наташа, высоко подняв канделябры, освещали ее.

– Готово! – воскликнул Коровьев удовлетворенно, но кот все же потребовал еще одного последнего осмотра и обежал вокруг Маргариты, глядя на нее в бинокль.

В это время Коровьев, склонившись к уху, шептал последние наставления:

– Трудно, будет трудно... Но не унывать! И главное, полюбить... Среди гостей будут различные, но никакого никому преимущества... Ни, ни, ни! Если кто-нибудь не понравится, не только, конечно, нельзя подумать об этом... Заметит, заметит в то же мгновение! Но необходимо изгнать эту мысль и заменить ее другою – что вот этот-то и нравится больше всех... Сторицей будет вознаграждена хозяйка бала! Никого не пропустить... Никого! Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть поворот головы! Невнимание не прощает никто! Это главное... Да еще... – Коровьев шепнул: – Языки. – Дунул Маргарите в лоб. – Ну, пора!»

(Читатель получит удовольствие, если сравнит это с окончательным текстом и проследит, как обобщается фантастическое описание, освобожденное от лишних слов, от избыточных, по мнению автора, подробностей и, главное, от «бытового». Замечание Коровьева о «языках» означает, что с этого момента Маргарита начнет понимать все языки, на которых говорят гости Воланда.)

Неужели можно вот так с ходу, без набросков и черновиков, главу за главою? Читая четвертую редакцию и еще не зная, что она четвертая, еще не вычислив третью, я хваталась за слово «гениален». Гениален, конечно. Но все-таки, может быть, была в какой-то степени написана между июлем 1935-го и июлем 1936-го фантастическая вторая часть? И сохранившаяся глава «Последний полет» ее естественное заключение?

Важный и новый момент третьей редакции – то, что у постели Ивана, ночью, в клинике, появляется уже не Воланд, а мастер. И следующая затем глава о распятии – «На Лысой Горе» – его рассказ.

«– А я, между прочим, – беспокойно озираясь, проговорил Иван, – написал про него стишки обидного содержания, и художник нарисовал его во фраке.

– Чистый вид безумия, – строго сказал гость, – вас следовало раньше посадить сюда.

– Покойник подучил, – шепнул Иван и повесил голову.

– Не всякого покойника слушать надлежит, – заметил гость...»

В третьей редакции впервые герой сам называет себя мастером:

«– Я – мастер, – ответил тот и, вынув из кармана черную шелковую шапочку, надел ее на голову, отчего его нос стал еще острей, а глаза близорукими».

А вот желтого цвета на шапочке все еще нет – свою игру с цветом в романе Булгаков начнет позже. И нет упоминания о том, что «она» своими руками шила эту шапочку. Мастер рассказывает Ивану о себе, но в повествовании еще нет его пронзительного рассказа о любви. Нет даже пробела для такого рассказа, пропуска, пометы, какие оставлял Булгаков для отложенных сюжетов или подробностей.

Не исключено, что и в этой редакции, как в предыдущей, изложение истории любви было передано Маргарите, шло от ее лица и находилось в несохранившейся (может быть, потому и не сохранившейся) 19-й главе...

Еще раз отец Элладов

Фактически уже завершив третью редакцию, Булгаков дописал небольшой кусок под названием «Окончание сна Босого», в котором снова появляется отец Аркадий Элладов. Этот отрывок, не законченный и в дальнейшие редакции не вошедший, так интересен, что, извинившись перед читателем за обилие цитат, все-таки приведу его.

«Босой забылся. Ногами он упирался в зад спящему дантисту, голову повесил на плечо, а затем прислонил ее к плечу рыжего любителя бойцовых гусей. Тот первоначально протестовал, но потом и сам затих и даже всхрапнул. Тут и приснилось Босому, что будто бы все лампионы загорелись еще ярче и даже где-то якобы тренькнул церковный колокол. И тут с необыкновенной ясностью стал грезиться Босому на сцене очень внушительный священник. Показалось, что на священнике прекрасная фиолетовая ряса – муар, наперсный крест на груди, волосы аккуратно смазаны и расчесаны, глаза острые, деловые и немного бегают. Босому приснилось, что спящие зрители зашевелились, зевая, выпрямились, уставились на сцену.

Рыжий со сна хриплым голосом сказал:

– Э, да это Элладов! Он, он. Отец Аркадий. Поп-умница, в преферанс играет первоклассно и лют проповеди говорить. Против него трудно устоять. Он как таран.

Отец Аркадий Элладов тем временем вдохновенно глянул вверх, левой рукой поправил волосы, а правой крест и даже, как показалось Босому, похудев от вдохновения, произнес красивым голосом:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Православные христиане! Сдавайте валюту!

Босому показалось, что он ослышался, он затаил дыхание, ожидая, что какая-то сила явится и тут же на месте разразит умницу попа ко всем чертям. Но никакая сила не явилась, и отец Аркадий повел с исключительным искусством проповедь. Рыжий не соврал, отец Аркадий был мастером своего дела. Первым же долгом он напомнил о том, что Божие Богу, но кесарево, что бы ни было, принадлежит кесарю. Возражать против этого не приходилось. Но тут же, сделав искусную фиоритуру бархатным голосом, Аркадий приравнял существующую власть к кесарю, и даже плохо образованный Босой задрожал во сне, чувствуя неуместность сравнения. Но надо полагать, что блестящему риторику – отцу Аркадию дали возможность говорить, что ему нравится.

Он пользовался этим широко и напомнил очень помрачневшим зрителям о том, что нет власти не от бога. А если так, то нарушающий постановления власти выступает против кого?..

Говорят же русским языком: ” Сдайте валюту... ” »

(Всякий раз, дойдя до фигуры отца Аркадия Элладова, вспоминаю, как вдохновенно А.И.Солженицын выговаривал покойным Ильфу и Петрову за изображение отца Федора в «Двенадцати стульях»: «Человеку свойственно бить по слабому, сильно гневаться на беззащитного. Сколькие советские писатели с удовольствием (и без всякой даже надобности) лягали русскую церковь, русское священство (хотя бы и в «Двенадцати стульях») <…>, зная, насколько это безопасно, безответно и укрепляет их шансы перед своим правительством». [1].

Священник Аркадий Элладов, согласитесь, изображен куда жестче, чем простодушный отец Федор. Но вряд ли Александр Исаевич заподозрил бы обожаемого им Булгакова в «лягании» русской церкви с целью укрепить свои «шансы» перед правительством. Были, надо думать, у сатирических фантазий Ильфа и Петрова в конце 20-х годов и у Михаила Булгакова в начале и середине 30-х какие-то другие основания.

В дальнейшем этот персонаж был Булгаковым снят. К концу 30-х годов фигура отца Аркадия Элладова по самым разным причинам перестала быть актуальной.)

[1] А.И.Солженицын. Бодался теленок с дубом, Париж, 1975, с. 231.

Сентябрь 2003